Индивидуализм и социализм

Отрывок1

Между личностью и культурой есть самая тесная связь: личность живет культурой, и культура осуществляется личностью и в расцвете последней празднует свои величайшие победы. Но в то же время мы знаем, что личность борется с культурой и отстаивает в ней себя как цель. В этом живом и текучем, постоянно упраздняемом и постоянно вновь рождающемся противоречии и состоит развитие и утверждение культуры.

Это — присущее самой жизни и творящее ее богатство противоречие. Принципиально такое же противоречие существует между личностью и обществом. Грубыми приемами мнимой логики или произвольными декретами деспотической морали можно, конечно, объявить это противоречие не бывшим и не существующим, недоразумением, порождением ошибки или даже злого умысла. Наконец, формулы всепримиряющей объективной метафизики могут "снять" и в абсолютном царстве абсолютной действительности упразднить это противоречие. На самом же деле оно в живой действительности и в культурном творчестве неупразднимо и допускает не примирение, а примирения, не полную гармонию, а лишь приближение к ней.

Идея личности заполняет собою новейшее политическое развитие человечества. Идея эта не была совершенно чужда древности, но только христианская культура нового времени облекла ее в ясные формулы. Политическая идея личности в той форме, в какой она уже сильной струей пробивается в европейской культуре начиная с XVI века, — христианского происхождения.

Этот отрывок, напечатанный в №  11 "Полярной Звезды" за 1906 г., задуман и написан как глава предпринятого C.JI. Франком и мною более обширного сочинения о культуре и свободе. Совместно нами написанное введение ко всей книге, оставшейся пока недописанной, быпо напечатано в №№ 2 и 3 "Полярной Звезды" под заглавием "Очерки философии культуры".

Первыми глашатаями ее были религиозные реформаторы, и первым практи­ческим приложением ее было требование свободы совести, т.е. религиозного самоопределения человека.

Происхождение идеи и факта прав личности несомненно озарено возвы­шенным светом борьбы за свободу религиозной совести. Но в этой борьбе выступала на сцену не та тонкая, сложная, богатая, широкая личность, которая творит современную культуру, а более узкая, бедная, тусклая личность рели­гиозного протестанта, в глазах которого дорогие современности яркие культур­ные ценности носили печать греховности.

Личность эта молилась в пуританском храме, эстетически скудной горнице частного дома, где не было ни ярких, чарующих красок, ни красивых, ласкаю­щих линий. Но формальную, алгебраическую идею самоопределения личности суровые религиозные реформаторы Англии поняли с полной ясностью и высказали с окончательной определенностью. Не случайно, а, наоборот, соот­ветствует истинному существу религии, что те же люди, которые установили автономию личности, первые с полной ясностью провозгласили субъективность религиозного переживания и отвергли религиозный догматизм, идею всякого внешнего, объективного упорядочения религии признали богопротивной. Таким образом, в области религиозной они почти дошли до понимания личности в современном смысле — ее своеобразия и единственности. Даже в морали неко­торые умы индепендентов приблизились к такому пониманию.

В связи с идеей самоопределения личности, в той же стране и при тех же условиях возникает и становится движущей силой идея самоопределения общества. Когда изучаешь факты и идеи английской революции XVII века, то ничто так не поражает, как то обстоятельство, что в эту изумительную эпоху как бы одним ударом в законченной форме рождается и идея свободы личности, либерализм, и идея самоуправления общества, идея демократии.

Проникнутые религиозным энтузиазмом, радикальные солдаты армии Кром­веля вместе с личной свободой требовали основанного на общественном договоре и общественном самоуправлении государственного устройства.

В этом государственном устройстве права личности были бы прочно защи­щены от деспотизма даже демократически организованной власти.

"Народный договор", который обсуждался в Путнее осенью 1647 г. на офицерском совете армии Кромвеля, утверждает государственное устройство Англии на признании неотъемлемых прав личности, которых не может отменить никакой парламент, и на провозглашении всеобщего и равного избирательного права.

Прения об этом проекте английской конституции являются как бы прототипом всех позднейших споров по основным вопросам конституционного права. Умеренные, в лице Кромвеля и Айретона, высказывают опасения, что принятие принципа всеобщего избирательного права отдаст управление страной в руки широких неимущих масс народа и поведет к уничтожению собственности, к "анархии" (буквальное выражение Кромвеля); радикалы же возражают на это и утверждают, что мысль об анархии им так же чужда, как и их противникам.
После английской пуританской революции политическая мысль человечества, восприняв идею либерализма, развивает ее в теориях и декларациях прав человека.

Мы сказали, что вместе с идеей прав личности английская революция рождает идею самоопределения общества. Именно в этом сорождении двух великих политических начал заключается особенность и величие той эпохи религиозного и политического энтузиазма, ибо сама по себе идея самоуправления общества.

В древнем мире были бесправные люди, безличности в морально-полити­ческом смысле, рабы (servi sunt res); постольку можно утверждать, что идея само определения личности и неразрывно связанная с нею идея равноценности людей была чужда древним2. Но облеченные званием личности люди древнего мира хорошо усвоили себе идею общественного самоопределения, ценили ее и боролись за нее.

Демократизм был могущественным действенным течением эллинской куль­туры. Можно сказать даже вслед за Бенжеменом Констаном, что в древнем мире каждый гражданин чувствовал себя живым источником демократии и непосредственно на площади общины-города наслаждался упражнением своего народовластия.

В средние века идея самоуправления общества и общественного договора становится орудием борьбы: верховенства папы против светской власти монархов, церковных либералов и демократов (защитников верховенства соборов) против самодержавия папы, протестантов-подданных против католических госу­дарей и, наоборот, католиков-подданных против протестантских государей и т.д.

В этой свалке интересов идея самоуправления общества искажается. Она входит, выражаясь химически, в постоянное соединение с идеей абсолютной власти государя, светского или духовного, и через это образуется идея "народ­ного самодержавия" (souverainete du peuple). Государь самодержавен — так гласит доктрина одержавшего по всей линии победу абсолютизма. Стоило это понятие безграничной власти государя перенести на общество и государство, и перед нами идея неограниченного народовластия или абсолютного самодержавия (суверенитета) народа..

Теоретическое завершение и классическую формулировку эта идея получает в "Общественном Договоре" Руссо, в этой после Евангелия самой влиятельной книге человечества. Но уже у Руссо идея самодержавия народа обращается против прав человека, порождая чудовищное учение о гражданской религии. Приписывая власти государства абсолютный характер, Руссо вступил в непримиримое противоречие со своими собственными воззрениями на "естествен­ные права" людей как таковых.

Практика великой французской революции с ее революционным терроризмом была торжеством идеи самодержавия народа над правами человека, и она-то вызвала против этой идеи в XIX веке глубокую реакцию. Во имя свободы личности индивидуализм начала XIX века восстал против самодержавия народа, или всемогущества государства. Но ход развития общественной жизни тогда же вызвал борьбу тех же, по-видимому, идей личности и общества в совершенно новой комбинации.

Победа начала свободной конкуренции в Англии и Франции, связанная с первыми успехами крупного производства, возбудила сильную и глубокую реакцию против хозяйственного индивидуализма, против эконо­мической свободы.

В культурную жизнь, как новая и могущественная сила, вступил социализм. Он объявил войну индивидуализму и либерализму во имя организации и авторитета. Часто забывается, что социализм первой половины XIX века — в лице своих самых грандиозных представителей, Сен-Симона и его учеников сен-симонистов, — сложился под влиянием общественной реакции и выступил рука об руку с явно реакционной контрреволюционной идеологией Де-Местра, Бональда и Балланша. Эта первая и едва ли не самая оригинальная форма социализма смеется над "печальными божествами индивидуализма", двумя "существами разума, сознанием и общественным мнением" и призывает власть, которая должна распространяться на все и быть вездесуща.

К свободе и правам личности сен-симонисты относились не только равно­душно, но и враждебно. Так как сен-симонисты были если не творцами, то первыми систематическими глашатаями так называемого "экономического", или "исторического", материализма, то и эта доктрина, ставшая в руках Маркса революционным оружием, в своем возникновении связана психологически с реакционной идеологией начала XIX века.

Однако уже в древней Греции есть зачатки идейного движения против рабства. Ср. Белох, История Греции, пер. с нем. Гершензона, т. I (изд. К.Т. Солдатенкова, Москва, 1897), стр. 372.

И это верно по отношению к судьбам экономического материализма не только во Франции, но и в Германии, где задолго до Маркса, в 1838 году, консервативный экономист и философ Лавернь-Пегюельен формулировал с замечательной ясностью основную идею экономического материализма. Это совершенно понятно: экономический материализм есть частный случай выдвинувшегося на смену рационалистическим концепциям учения о том, что развитие общества есть стихийный, независимый от сознательных усилий личностей, органический рост учреждений. Практическим мотивом этого учения была борьба с идеями и практикой революции. Таков основной смысл того, что против революции выдвинули Берк, историческая школа в праве (в особенности Савиньи), Де-Местр, Бональд и, наконец, Огюст Конт.

Тем же антииндивидуалистическим и органическим духом была проникнута немецкая послекантовская философия Шеллинга и Гегеля. Во всех этих тече­ниях мысли XIX века воскресала я с новой силой заявляла себя античная идея государства, того государства, которое есть само в себе цель и в котором лич­ность играет роль служебного органа.

Но, несмотря на эти контрреволюционные и антииндивидуалистические психологические корни новейшего социализма, было бы грубою ошибкою утверждать, что те идейные и практические общественные тенденции, которые объединялись и объединяются под этим именем, по существу, в идее антииндивидуалистичны и находятся в непримиримом противоречии с либерализмом.

Есть два социализма3. Или, вернее, то, что называется социализмом, колеб­лется в истории между двумя идейными полюсами. В одном социализме идейною сущностью является подчинение личности целому: личность есть средство, общество —цель, или, иначе, личность есть орган, общество же организм. В другой концепции социализма целью и венцом является личность, общество же есть лишь средство или орудие осуществления целей личности. Первый тип есть социализм принципиальный, философский. Это — социализм Платона, Фихте, Адама Мюллера, Родбертуса.

Идея этого социализма превосходно выражена Пьером Леру, который под ним разумел une organisation politique dans laquelle 1'individu serait sacrifie a cette entite qu'on nomme la societe, хотя сам Леру не выдер­живал в своем учении этой идеи социализма. В основе философского социализма лежит идея общества, государства, словом, социального целого как единого, самодовлеющего, абсолютного организма, как реальности, стоящей над личнос­тями и ими в своих целях пользующейся. В новейшем социализме единственным законченным представителем этой философской идеи является Родбертус. Но ее значение и смысл раскрывается вообще не в истории социализма,"как эконо­мической проблемы, а в истории философии права.

Все те мыслители, которые утверждали не только реальность, но и высшую ценность — сравнительно с лич­ностью — социального целого (общества или государства), учили философскому социализму. К нему естественно приближаются и .все те умы, которые — как, напр., Ренан — видят в обществе не "атомистическое соединение индивиду­умов", а некоторое "устроенное единство"4; нация, церковь, гражданская община в их глазах существуют больше, чем личность, потому что личность приносит себя в жертву этим целым5.

Огромное же большинство "социалистов", "коммунистов", "коллективистов" или вовсе не задумывалось над философскими основами своих практических идей (это особенно характерно для так называемого научного социализма), или, во всяком случае, не додумывалось до их основоначал, за одним-единственным исключением о котором я сейчас скажу несколько слов. Идею социализма этих социалистов мы вынуждены выводить из общего духа и основного смысла их учений

3На это с особенной ясностью указал в литературе Г. Дитцель в своей известной монографии о Родбертусе.
4 Avenir de Зз Science.
5Dialogueset fragments philosophiques.

.
В результате философского смотра разных социалистических доктрин можно установить, что в основе большинства их лежит вовсе не философский социализм, а, наоборот, идея индивидуалистическая, идея верховной ценности лич­ности и служебного значения социального организма. Исключение в общем море той философской неясности, в которой бродят и бродили большинство индивидуалистических социалистов, представляют до известной степени русские философы социализма, П.Л. Лавров и Н.К. Михайловский. Если и эти писатели не дали стройного философского и критического обоснования индивидуалисти­ческого социализма, то это объясняется главным образом тем, что, как позитивисты и, главное, как "уравнители", они идею личности подчинили идее равенства; а как публицисты социализма, они к практической проблеме социализма не сумели отнестись критически-свободно.

Отсутствие принципиальной философской ясности в построениях большинства "социалистов" отразилось чрезвычайно невыгодно на судьбах индивидуализма и либерализма. Глубоко потрясенные картинами угнетения и нищеты трудящегося человечества, "социалисты" восприняли индивидуалистическую идею в той грубой и пошлой форме, какую эта идея приняла в писаниях доктринеров политического и экономического либерализма.

И потому "социалисты" очень часто с идолов хозяйственного эгоизма, свободной конкуренции, не знающего никаких сдержек капитализма, наконец, политического господства буржуазии свою критику и святую ненависть переносили на идеалы индивидуализма и совершенно беспринципно обесценивали перед своими последователями и политическую свободу, и самую идею права6.

Эта политическая беспринципность индивидуалистических в своей основе "социалистов" отчасти объясняется тем, что их индивидуализм — несмотря на частые ссылки на христианство — был глубоко пропитан материализмом и гедонизмом и идею личности понимал в самом грубом смысле, не идя ни шагу дальше. Именно в невнимании к идеалистическому содержанию личности заклю­чается источник беспринципности и оппортунизма этих индивидуалистов. С другой стороны, как мы уже сказали, чистая идея индивидуализма не только загрязнилась, но и затерялась, попав в руки апологетов капитализма, защит­ников экономического и политического господства буржуазии.

По большей части и эти индивидуалисты были такими же грубыми материалистами, как и их противники. Когда идея так называемой "экономической свободы", т.е. практи­ческие выводы хозяйственного индивидуализма были подорваны критикой социалистов и социальных реформаторов, когда идея и практика государственного невмешательства в экономическую жизнь капитулировала перед "социальной политикой", — в этот кризис индивидуализма как практичес­кого направления политико-экономической мысли была вовлечена и философская идея индивидуализма. Либерализм, казалось, был поражен в своей первооснове и получил смертельный удар. Постулаты социальной политики были без труда (но, в сущности, и без всякого размышления) выводимы из философского социализма, и последний получил огромный теоретический престиж. Правда, его теперь уже

6Так, полемика против индивидуализма есть центральная идея философского введения в историю французской революции Луи Блана. В литературе фурьеризма есть поразительные образ­чики политической беспринципности и близорукости. Смехотворны, например, те восхваления, кото­рые знаменитый Консидеран воспевал Николаю I.

перестали додумывать до конца и возводить в ранг абсолютного закона. Катедер-социалистам была чужда философская ясность Платона и Гегеля, и с Родбертусом они были попутчиками только на полпути. Но еще менее продумывалась и додумывалась до конца философская противоположность социа­лизма — индивидуализм. В философии культуры и общества окончательно наступила эпоха беспринципных и безыдейных компромиссов между социализмом и индивидуализмом. Только в самое последнее время могучий дух Ницше встряхнул философскую мысль и дал почувствовать, что эклектическая кашица из социализма и индивидуализма могла быть потребляема только в состоянии умственных просонков. Вспомнили также об антиподе Ницше — Канте и, при помощи этих двух глубоко антагонистических умов, стали выбираться из болота эклектизма.

К тому времени приспел кризис марксизма и постепенный, но неуклонный пересмотр самой жизнью практических идей и приемов так называемого науч­ного социализма. Вот где стоим мы в эпоху, когда русские люди глубоко волнуются мыслями о политической и социальной судьбе своей родины, в эпоху, которая, несмотря на свой бурный характер, так страстно жаждет идей и так сильно в них нуждается.