"Беда русской интеллигенции: рационалистический утопизм, стремление устроить жизнь по разуму, оторвав ее от объективных начал историй, от органических основ общественного порядка, от святынь народного бытия. В этом смысле кризис интеллигентского сознания есть не русское только, а всемирно-историческое явление" (П.Б. Струве).
Среди мыслителей и общественных деятелей русского Серебряного века Петру Бернгардовичу Струве (1870—1944) принадлежит особое место. Его отличает необычайная широта интересов и иаучная основательность: Струве не только философ, правовед, экономист, историк, социолог, — он еще и крупный общественный и политический деятель, яркий и темпераментный публицист, отклоикающийся на все сколько-нибудь значительные события русской духовной, литературной, политической и культурной жизни. Но не столько многосторонность интересов выделяет Струве среди его современников — Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Д.С, Мережковского, В.В. Розанова, П.А. Флоренского и других, — многие из упомянутых философов обладали и широтой интересов и общественным темпераментом, — сколько трезвость мысли, практический здравый смысл, не позволявший ему впадать в экстремизм, столь характерный для русской интеллигенции. Струве был, на мой взгляд, одним из немногих, кто понимал, что для практически-политической деятельности, для осуществления либеральных преобразований в России необходимо отрешиться от крайностей и восстановить в правах давно забытое и презираемое чувство меры — эту добродетель древних. Самым ценным, однако, у Струве было сочетание трезвости и реализма с редким мужеством, мужеством противостоять общему настроению, всех захватывающей моде, мужеством высказывать свои мысли и тогда, когда они встают в противоречие с воззрениями подавляющего большинства. Такова позиция Струве в "Вехах" и "Из глубины". И мужеством публично признавать собственную неправоту, прошлые заблуждения, делая это спокойно и просто, без фразы и жеста. Такова самокритика Струве в его статье, помещенной в сборнике "Проблемы идеализма" (1902).
Поражает также организаторская энергия П.Б. Струве. Он был редактором целого ряда журналов либерального направления: "Освобождение", "Полярная Звезда", "Русская Мысль", "Русская Свобода" и др. Будучи в молодости одним из главных представителей легального марксизма, Струве создает Манифест I съезда РСДРП. Эмигрировав в 1901 г. в Германию, он организует еженедельник "Освобождение", вокруг которого создается "Союз освобождения", основа будущей партии кадетов, членом ЦК которой был Струве. В 1905 г. он возвратился в Россию, в 1907 г. был избран членом 2-й Государственной Думы. Не чужда была мыслителю и академическая деятельность: он был профессором Петроградского политехнического института; в 1907 г. был избран действительным членом российской Академии наук; получил степень доктора Кембриджского университета.
Особо следует выделить активное участие П.Б. Струве в создании двух сборников, посвященных критике русской леворадикальной интеллигенции и написанных на исходе двух русских революций, — "Вехи" (1909) и "Из глубины" (1918). Инициатором последнего сборника как раз и был П. Струве. Среди работ Струве дореволюционного периода следует отметить две книги — "Крепостное хозяйство" и "Хозяйство и цена"; последняя представляет собой первый том экономической теории; второй том ее вышел позднее в виде брошюры.
Оригинальный мыслитель и блестящий публицист, П.Б. Струве предпочитал "малую форму"; его многочисленные статьи выходили в журналах и газетах, но, как правило, отличались от других откликов "на злобу дня" точностью, ясностью и глубиной мысля, умением в немногих словах выразить, схватить главное, — а это требует и широты умственного горизонта, и литературного таланта.
После захвата власти большевиками Струве уезжает в Ростов, где принимает участие в создании Добровольческой Армии. После ухода армии из Ростова на Кубань он в 1918 г. возвращается в Москву и, находясь на нелегальном положении, продолжает издание журнала "Русская Мысль". Поражение белого движения вынуждает Струве покинуть Россию; за рубежом он продолжает активную деятельность: пишет ряд работ о русской революции, о творчестве Льва Толстого, о Пушкине и др.
В течение двух лет (1925—1927) Струве издает в париже газету "Возрождение", вокруг которой пытается объединить под знаком борьбы с большевизмом всю эмиграцию без различия партийных направлений, в отличие oт П.H. Милюкова, в своей газете "Последние новости" опиравшегося на левые круги эмиграции и отмежевавшегося от "правых".
С осени 1928 г. П.Б. .Струве переселяется в Белград, где сотрудничает в Русском Научном Институте, погрузившись в изучение русской истории — экономической, государственной, культурной. В течение последних пятнадцати лет жизни Струве пытался на материале русской истории осмыслить и подытожить весь свой богатый опыт политика, экономиста, социолога.
От легального марксизма и "критического позитнвизма" к метафизике
Эволюция философского миросозерцания П.Б. Струве довольно типична для русской интеллигенции конца прошлого века. Подобно С. Булгакову и Н. Бердяеву, он начал с увлечения марксизмом, в котором, правда, в отличие от многих других, ценил прежде всего "научную составляющую", объективный подход к пониманию общественного развития, противопоставленный философом субъективной социологии народников. Критику последней П. Струве дал в своей первой книге "Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России" (1894). Позднее, в предисловии к сборнику "На разные темы" (1902) русский мыслитель писал, что в ранний период, до 1900 г., он был в философии критическим позитивистом, а в социологии и политической экономии решительным, хотя не правоверным марксистом1. "Неправоверность" марксизма Струве уже в первый период состояла в неприятии им радикально-революционного элемента в учении Маркса, который Струве считал утопическим. С самого начала он был сторонником концепции эволюционного развития общества; именно за это его критиковал Плеханов, а еще более резко — Ленин.
Характерна критика марксизма в статье Струве "Марксовская теория социального развития", изданной в 1900 г. в Германии и в 1905 г. переведенной на русский язык. Признавая Марксово учение "прекраснейшим созданием социальной науки нового времени"2, Струве усматривает главное преимущество этого учения в стремлении его создателей раскрыть объективную закономерность исторического развития, построитъ картину непрерывного, эволюционного общественного процесса. "Бессмертною заслугою Маркса и Энгельса во всяком случае остается познание социализма как выражения и цели рабочего движения. Если такое познание справедливо, то им устанавливается окончательно эволюционно-историческим путем отношение между конечною целью и движением. Движение представляет собой историческое prius. Социализм обладает реальностью постольку, поскольку он содержится в возникающем из современного экономического порядка движении"3.
1 См.: Струве П.Б. На разные темы. СПб., 1902. Струве П. Марксовская теория социального развития.
Киев, 1905. С. 4.
Это — та тенденция в толковании социализма как цели деятельности социал-демократической партии, которая в конце концов возобладала на Западе и превратила социал-демократов в одну из парламентских партий, оказавшихся впоследствии у власти в некоторых европейских странах и реализовавших свою программу социализма, например, в Швеции.
П. Струве признает марксистскую доктрину только при условии исключения из нее тех моментов, которые, по его мнению, носят утопический характер и вступают в противоречие с экономическим учением Маркса. Сюда русский философ относит, в частности, восходящую к Гегелю диалектику, ядро которой составляет принцип противоречия и обосновываемое с его помощью понятие революции как "скачка из царства необходимости в царство свободы" — к слову сказать, то понятие, которое больше всего привлекло в марксизме Н.А. Бердяева. Вслед за Э. Бернштейном Струве подчеркивает, что это понятие восходит к бакунизму и бланкизму 4 и вносит утопический элемент в построение Маркса, элемент тем более опасный, что он осознается как научное положение, с необходимостью вытекающее из теоретических предпосылок. "Чтобы страстно желаемое, невозможное в конце концов все же было признано необходимым, на помощь призвано социальное чудо — социальная революция, которая приводит в исполнение переход количества в качество благодаря внутренне присущей ей творческой силе"5. Революция как завоевание политической власти пролетариатом призвана, по Струве, выполнить роль мистического "перерыва постепенности", который должен осуществить утопическое в своей сущности социальное преобразование, никаким иным путем не достижимое. "Диктатура пролетариата", это якобински-бланкистское понятие 6, есть та магическая сила, которая является "орудием мнимо реалистического объяснения недоступного пониманию социального чуда" 7. Пока не будут упразднены теоретически несостоятельные идеи революции и диктатуры пролетариата, марксизм, по убеждению П. Струве, останется только "чрезвычайно оригинальною формой утопизма"8.
Отвергая утопические элементы марксизма вместе с их методологической предпосылкой — "мнимо непобедимой диалектикой"9, Струве, однако, в этот период еще полагает,, что сама идея социализма как типа общества, органически вырастающего из капиталистического, не должна быть отвергнута. Однако осуществление этой идеи, подчеркивает он, требует реалистического подхода. "Социализм как реальная потенция или должен быть достигнут в действительном, т.е. капиталистическом обществе, или он вообще лишен существования... Все неясности и промахи марксистского эволюционного учения связаны с оттенением отвлеченной противоположности капитализма и социализма. Это противоположение... не столько выводится из реальной борьбы социальных классов внутри существующего общественного порядка, ... сколько гипостазируется в форме борьбы двух в основном различных сущностей — капитализма и социализма. То, что эти сущности заменяются субъективными носителями — буржуазией и пролетариатом, хоть и прикрывает это гипостазирование, но не уничтожает его"10.
Как видим, уже в начале века русский социолог пытался повернуть отечественную социал-демократию на тот путь, на какой в то время вставала большая часть социал-демократии европейской и который впоследствии сделал возможными сравнительно безболезненные социалистические преобразования в некоторых из европейских стран.
Параллельно Струве затрагивает и еще одну — я бы сказала, роковую для России — тему, остро дебатировавшуюся тогда среди социал-демократов: отношение между экономикой и правом. Как известно, с точки зрения Маркса, право, как и мораль, религия, искусство и т.д., —
3 Там же. С. 54.
4 Там же. С. 23.
5 Там же. С. 36.
6 Там же. С. 37.
7 Там же.
8 Там же. С. 38—39.
9 Там же. С. 39.
10 Там же. С. 39—40.
лишь надстройка над экономическим базисом, а потому полностью производив от последнего, не обладает никакой самостоятельностью. Не один только Струве почувствовал опасность такого подхода к правовым основам общества: еще раньше на эту тему писали неокантианские критики марксизма. В этом пункте Струве следует намеченным ими путем. "В марксовской теории социального развития, — пишет он, — все вращается около отношения, скажем, борьбы между хозяйством и правом. Хозяйство Маркс считает причиною, право — действием ее. Но Штаммлером старательно установлено, что хозяйство и право не могут быть мыслимы находящимися друг с другом в отношении причиняющего и причиненного. Для их отношения подходит, скорее, отношение содержания и формы..."11
Даже и такое понимание соотношения экономики и права представляется сегодня сомнительным: хотя правовая сфера и связана с экономической жизнью общества, но она имеет и свою глубокую укорененность в быте и нравах, в исторических преданиях народа, в его нравственно-религиозном сознании, что, кстати, в более поздних работах подчеркивал и сам Струве. Однако Штаммлерова критика марксистского понятия права как надстройки сыграла, несомненно, свою положительную роль. Вслед за Штаммлером Струве отказывается от гипостазирования понятий "хозяйства" и "права", от превращения их как бы в самостоятельные сущности, противостоящие друг другу. "...Правовой порядок и социальное хозяйство — абстрактные понятия, а вовсе не реальные сущности и отношения, — пишет он. -— ...В действительном обществе не существует никакого абсолютного противоборства и никакой абсолютной гармонии между правом и хозяйством, но беспрестанные частичные коллизии и приспособления хозяйственной и правовой сторон друг к другу"12.
Юрист по образованию, либерал по политической ориентации, сторонник конституционной демократии, Струве понимал все значение правовых начал в жизни общества. В этот — еще ранний — период он, как видим, присоединяется к номиналистической критике марксизма, которая велась в Германии прежде всего мыслителями неокантианского направления — Штаммлером, Г. Риккертом, М. Вебером и ДР-13
По словам С.Л. Франка, близкого друга П.Б. Струве, последний никогда — даже в самый ранний период — не был правоверным марксистом. «Так, например, он показал себя сторонником учения Мальтуса о перенаселении как источнике пауперизма (учения, решительно осужденного Марксом). Само миросозерцание марксизма он обосновал не — как это полагалось по партийной схеме — на философском (или 'диалектическом") материализме, а на неком ново кантианском "критицизме" или идеализме1, одним из первых пропагандистов которого он явился... Эти философские пассажи "Критических заметок" были вообще первым началом возникшего через несколько пет в нашей марксистской среде русского "идеализма"»*14.
Под влиянием неокантианства П.Б. Струве отходит не только от легального марксизма, но и от критического позитивизма. В 1901 г, в предисловии к книге Н.А. Бердяева, посвященной критике субъективной социологни народников, Струве пересматривает ряд позитивистских предпосылок своего мышления. В 1902 г., в сборнике "Проблемы идеализма", он помещает статью "К характеристике нашего философского развития"15, где от трансцендентального идеализма намечает путь перехода к религиозной метафизике, как она развивалась в трудах В.С, Соловьева,
11 Там же. С. 14.
12 Там же. С. 20—21.
13 Обращение к кантианскому трансцендентализму сближает П. Струве с П.И. Нов-городцевым и Б.А. Кистяковским, отстаивавшими против социалистов всех мастей правовую природу конституционного государства и доказывавшими теоретическую несостоятельность и практическую опасность противопоставления правового строя как "буржуазного" социалистическому. См.: Кистяковский Б.А. В защиту права // Вехи. 1909. С. 125—155.
14 Франк СЛ. Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 17.
Статья была подписана П.Г.: издавая за границей журнал "Освобождение", Струве в то время в России печататься не мог. Поэтому он пишет здесь о себе в третьем лице.
С.П. Трубецкого, Б.Н. Чичерина, А.А. Козлова, которых, при всем их различии, объединяло неприятие материализма и нигилизма, столь распространенных в России, начиная с 60-х годов прошлого века. Принципиальной для Струве в этот период была также статья "Свобода и историческая необходимость", опубликованная в "Вопросах философии и психологии" (№ 36).
Если в своих более ранних работах русский мыслитель подвергал критике социальную доктрину Маркса, то теперь он показывает несостоятельность марксизма как философского учения. "Ахиллесову пяту русского марксизма составляла его философия. Маркс был вовсе не тот имеющий внутреннее родство с Кантом, Фихте, Шеллингом и Гегелем философ критического духа, каким он представляется фантазирующему Вольтману; это был догматический материалист, вышедший из школы Фейербаха5 но более решительно, чем последний, примкнувший к французскому материализму XVIII века. Он в этом отношении прямой продолжатель французских социалистов и коммунистов, философски отправлявшихся, так же как и он, от материализма и сенсуализма"16.
Главный мотив Струне четко выражен им в 1902 году: ни материалистическая метафизика, как ее обосновывает, например, Г.В. Плеханов, ни критический позитивизм, на почве которого стоял раньше сам Струве, не в состоянии спасти человеческую свободу. Философ теперь недвусмысленно критикует свои собственные прежние воззрения, что делает честь его научной добросовестности. ''.„Как ни была законна эта реакция (имеется в виду реакция русских марксистов против субъективизма народнической социологии, — П.Г.), она и в форме метафизической (Н. Бельтон: "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю"), и в форме позитивно-критической (Струве: "Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России") зашла слишком далеко... Говоря это, мы имеем в виду не преувеличения и односторонности так называемого экономического материализма, которые не имеют принципиального философского значения и с которыми предстоит разделываться положительной науке... Дело в другом. И в своей позитивно-критической формулировке первоначальный русский марксизм как философское построение впал в ... заблуждение позитивизма, установив подчинение долженствования как такового бытию и поглощение свободы необходимостью..."17
Признавая по-прежнему известные заслуги русского легального марксизма в области политической экономии18, П. Струве, по его словам, в философии от марксизма полностью отказался в "открыто перешел к метафизике, т.е., отпав от позитивизма, в философском отношении перестал быть и марксистом. Выражением этого поворота явилась книга Бердяева с предисловием Струве, — пишет о себе философ в третьем лице. — Бердяев еще обнаруживает в своей книге двойственное отношение к метафизике, Струве решительно отдается ей"19. Как отмечал СЛ. Франк, тяготение П. Струве к метафизике росло из религиозных исканий мыслителя, который "был по натуре религиозной душой"20.
Параллельно происходила эволюция также и политических взглядов Струве. Революция 1905—1906 гг. несколько отрезвила русскую радикальную интеллигенцию; что касается Струве, то он раньше других "встал в оппозицию к русскому революционному движению, остро осознал опасность и гибельность русского политического максимализма и разнуздания злых, насильнических страстей народных масс — словом, выражаясь жаргоном радикализма, стал "реакционером". Тогдашний премьер Витте в одном из своих обращений к обществу ссылался на суждение ПI.Б., обличавшего анархические тенденции русского социализма"21.
В партии кадетов, куда Струве вступил после долгих и трудных переговоров с ее достаточно левым лидером П.Н. Милюковым, Струве сразу же составил ее правое крыло. Характерным для позиции Струве было его резкое расхождение с Милюковым по поводу опубликования манифеста 17 октября. На учредительном съезде кадетской
16 Цвт. по книге: Струве П.Б. Patriotica. СПб., 1911. С. 336.
17 Там же. С. 331.
18 Там же. С. 336.
19 Там же. С. 338.
20 См. статью С. Франка о Струве в журнале "Возрождение" (1949. № 2. С. 124).
21 Франк СЛ. Биография П.Б. Струве. С. 48.
партии, состоявшемся как раз в день появления манифеста, Милюков заявил: "Мы одержали победу, но по существу ничто не изменилось, наша борьба и наш политический курс остаются прежними"22. Таким образом, Милюков призвал кадетов не поддерживать теперь уже либеральный курс правительства и по-прежнему делать ставку на революцию. Струве решительно разошелся с Милюковым н левыми кадетами, призвав партию сотрудничать с правительством в проведении реформы. По своей позиции Струве был близок к В.А. Маклакову и таким умеренным земцам-либералам, как Н.И. Львов. В споем стремлении к реформе П.Б. Струве активно поддерживал П.А. Столыпина, считал его выдающимся государственным умом. "Аграрная политика Столыпина кажется консервативной, но в существе своем она есть попытка перестроить Россию в самых ее глубинах"23.
Политическая позиция Струве служила мишенью для критики со стороны радикалов-революционеров. Так, в письме Ленина к И.А. Теодоровячу от 2 декабря 1909 г. читаем: "Струве, Гучков и Столыпин из кожи лезут, чтобы "совокупиться" и народить бисмарковскую Россию, — но не выходит... Импотентны. По всему видно, и сами признают, что не выходит. Аграрная политика Столыпина правильна с точки зрения бисмарковщины. Но Столыпин сам "просит" 20 лет, чтобы ее довести до того, чтобы "вышло". А двадцать лет и даже меньший срок невозможен в России без 30— 48—71 гг. (ежели по-французски) и 63—65 гг. (ежели по-немецки)... Но наше дело, дело рабочей партии, всё сделать, чтобы из "гнилого" развилось успешное, из немецкого Vcrfassungsstreit (спора о конституции. — Ред.) — французская хорошенькая передряга"24.
Тут, как говорится, комментарии излишни. А аграрную реформу, которую ее автор намеревался завершить "через 20 лет", т.е. к концу 20-х годов, мы теперь, в 90-х, только начинаем.
Свобода как личная ответственность и как способность к самоограничению
К метафизике П.Б. Струве шел через кантовское учение о свободе, которое предполагает различение сущего и должного, легшее в основу очень влиятельных в начале века — в том числе и в России — неокантианских течений в Германии25. Важную роль в метафизических размышлениях Струве играло кантовское понятие "вещи в себе", с помощью которого немецкий философ провел принципиальное различие между миром природы (необходимости) и миром свободы (свободного целеполагания). "Забывают, — пишет в этой связи Струве, — что если в опыте или науке нам открывается причинность как закон бытия, то самое бытие, как таковое,
22 Цит. там же. С. 49.
23 Струве П.Б. Patriotica. С. 264. Убийство Столыпина в сентябре 1911 г. в Киеве Струве тяжело переживал. "Он говорил, — рассказывает С.Л. Франк, — что Столыпин изнемогал, не встречая поддержки в общественном мнении и находясь в постоянной борьбе против слабости и неустойчивости царя и даже его враждебности к себе. Он отметил своеобразие монархизма Столыпина: Столыпин из монархической преданности считал себя обязанным слепо исполнять волю царя даже там, где эта воля была, по его убеждению, гибельна для России и для самой монархии. П.Б. противопоставлял этому монархизм Бисмарка, который не стеснялся насиловать волю Вильгельма I, идти на открытый конфликт с ним, то есть считал долгом монархиста защищать интересы монархии против самого монарха" (Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. С. 97).
24Ленин В.И. Сочинения. Т. 14. С. 193. Ленин имеет в виду конституционный кризис в Германии 60-х годов прошлого века, получивший название "спора о конституции", завершившийся либеральной политической реформой.
25 Не один только Струве через кантианский трансцендентализм пришел к метафизике; тот же путь проделали в России и П. Бердяев, и Б. Вышеславцев (стоявший, впрочем, ближе к Фихте, чем к современным ему неокантианцам), и П. Новгородцев. В Германии в XX в. к метафизике от неокантианства перешли Н. Гартман, М. Шелер а др.
остается непознанным... Эта непознаваемость бытия как раз и означает невозможность отрицать беспричинное бытие... Беспричинное бытие (т.е. Абсолют) остается, конечно, тайной, но такой остается ведь и всякое бытие само по себе"
Отсюда ведет свое происхождение тезис П. Струве об иррациональности как бытия, так и самой человеческой свободы, сближающий его с Н. Бердяевым, несмотря на существенное различие — особенно в политических позициях — этих двух мыслителей, один из которых был трезвым реалистом, а другой неисправимым романтиком, нередко бросавшимся из одной крайности в другую. Мотивы, побудившие Струве к такому ходу его мысли, вполне понятны: он восстал против позитивизма, отождествлявшего сферы науки и этики, познания и свободного действия, с одной стороны, и против просветительски-доктринерского рационализма леворадикальных утопистов, — с другой.
Встав на точку зрения религиозной метафизики, П.Б. Струве существенно углубляет свою критику марксизма. В социальной доктрине Маркса, в его философии истории он выявляет два различных и несовместимых корня. Один из них — рационализм Просвещения, составивший духовную предпосылку Французской революции, вожди которой стремились перестроить историческую жизнь в соответствий с конструкциями отвлеченного разума. Второй корень восходит, напротив, к учениям, возникшим как реакция против эксцессов Французской революции и питавшего ее идеологов просвещенческого рационализма, — естественно, что эти учения акцентировали органический характер исторического процесса. "Крупнейшие этапы человеческой мысли XIX века, историческое значение которых громадно, — пишет Струве в 1909 г. в статье "Вехи и "Письма" А.И. Эртеля", — идейно и психологически коренятся в реакции против Французской революции. "Реакционный" характер исторической школы в праве несомненен, и в эту же "реакционную" почву известными своими корнями уходит социализм Сен-Симона, явившийся в значительной мере источником всего новейшего социализма, в том числе и марксизма (такова же в сущности генеалогия "позитивизма" Конта). ...А это реакционное учение, как известно, натолкнуло Дарвш.а на его теорию. "Реакционные" элементы в философий Шеллинга и Гегеля неоспоримы. А от Гегеля произошло революционное молодое гегельянство... "27
П.Б. Струве вполне справедливо указывает на происхождение исторически-эволюционного направления в философии XIX в. и на общие мировоззренческие корни учений Сен-Симона и Конта, с одной стороны, и Гегеля, с другой, что, впрочем, не исключает и существенных различий между контовским "научным методом" и гегелевской диалектикой, на которой лежит печать немецких мистических спекуляций, в частности, Якова Бёме. Эта линия "реакции" против революции восходит к французскому традиционализму — С. Мартену, Ж. де Местру, де Бональду и другим мыслителям католической ориентации, настаивавшим на том, что социальная жизнь есть продукт исторической традиции: существует преемственность религии, нравов, быта, экономических отношений и государственно-правовых норм, и особенно — это подчеркивал де Бональд — в жизни языка, проникающего собою все остальные человеческие институты. Просветительский рационализм не считается с этой органикой исторической жизни, и в этом пункте критика его традиционализмом совершенно справедлива.
Русский философ признает правомерность и необходимость такой критики утопически-рационалистических общественных теорий, подчеркивая, однако, что представители этого направления, включая Сен-Симона, Конта, Гегеля и Маркса — в той мере, в какой последний стремился понять необходимый характер исторического процесса, — не справились с важнейшей философской проблемой: у них отсутствует идея человека как свободного и ответственного за свои поступки существа. "Историческое мышление XIX века, практически-психологически коренившееся в консервативной реакции против революционного рационализма предшествовавшей эпохи, выдвинуло против него воззрение на общество и его формы как на органический продукт стихийного, иррационального творчества. Это направление
26 Струве П.Б. К характеристике нашего философского развития // Проблемы идеализма. М., 1902. С.
27 Струве П.Б. Patriotica. С. 463.
философски превосходно мирилось с отрицанием личной ответственности, личного подвига, личного творчества. В марксизме механический рационализм XVIII в. слился с органическим историзмом XIX века, и в этом слиянии окончательно потонула идея личной ответственности человека за себя и за мир. Социализм — в лице марксизма — отказался от морали и разума. Весь же современный социализм насквозь пропитан мировоззрением Маркса, которое есть амальгама механического рационализма XVIII в. и органического историзма XIX в. Оба элемента этой амальгамы по существу одинаково враждебны идее личной ответственности человека...25.
И в самом деле, одной из предпосылок марксистского учения является убеждение, идущее от материализма XVIII в., что человек есть продукт "среды", "совокупность всех общественных отношений", — убеждение, не оставляющее места для личной ответственности человека за свои поступки и свой образ мыслей. Эта широко распространенная среди радикальной интеллигенции и на Западе, и в России теория "среды" была подвергнута критике уже в конце ХУIII в. Кантом, а столетие спустя в России — Ф.М. Достоевским, П.Д. Юркевичем, B.C. Соловьевым, С.Н. Трубецким, Л.Н. Толстым и др. Но теория эта, облегчающая человеческую совесть, не утратила своей притягательности и сегодня, поэтому работы Струве, разоблачающего эту предпосылку социалистических теорий начала века, остаются актуальными и в конце XX в. "В основе социализма, — пишет философ, — лежит идея полной рационализации всех процессов, совершающихся в обществе... По идее социализма стихийное хозяйственно-общественное взаимодействие людей должно быть сплошь заменено их планомерным, рациональным сотрудничеством и соподчинением. Я нарочно подчеркиваю слово сплошь, ибо социализм требует не частичной рационализации, а такой, которая принципиально покрывала бы все поле общественной жизни. В этом заключается основная трудность социализма, ибо очевидно, что ни индивидуальный, ни коллективный разум не способен охватить такое обширное поле и не способен все происходящие на нем процессы подчинить единому плану"25.
Утопия "полной рационализации" всех общественных процессов обернулась сегодня хаосом иррациональных сил. Но самое тяжелое ее последствие — это невиданное доселе ослабление, едва ли не всеобщая утрата у людей чувства личной ответственности. Для нас сегодня прямо-таки пророчески звучат слова П. Струве о том, что попытка провести в жизнь идеи Маркса угрожает потерей чувства личной ответственности, этой главной предпосылки демократии и свободы.
От неприятия просветительского рационализма Струве, как видим, приходит к утверждению об иррациональном, стихийном характере исторического процесса и исторического творчества. Бытие — как историческое, так и космическое, непостижимо с помощью разума, утверждает философ. Признание иррациональности исторического процесса он считает едва ли не самым важным приобретением философской мысли XX в30. "Всё человеческое — от космоса, и в том числе и всяческая культура относится к космосу, входит в универсально-космическое бытие... "Бессознательное" ближе к ядру космоса, чем сознательное. Это чувствует всякий, кто ощущает космос... В известном стихе Тютчева: "мысль изреченная есть ложь" именно н выражено подлинно-философское и глубоко-религиозное понимание несоответствия между сознаваемым и человеческим, что может быть изречено, и бессознательно-космическим, божественным и неизреченным»31.
Струве прав в своей критике панрационализма этого выражения гордыни человеческого существа, возомнившего себя Богом. Парадоксальным образом этот панрационализм роднил социалистическую доктрину как с Просвещением, так и с критиком Просвещения — Гегелем, убежденным, что человек способен встать на точку зрения Бога: для этого ему необходимо и достаточно вместе с Гегелем пройти всю лестницу человеческой мысли и "снять" историю, достигнув ее вершины — точки совпадения мышления и бытия. Нельзя не согласиться с выводом П. Струве, что "никакие, даже наилучшие мысли человеческие не могут быть приравнены к мыслям Бога"32
28 Там же. С. 549.
29 Там же. С. 549—550.
30 Там же. С. 55.
31 Там же. С. 491—492.
32 Там же. С. 492.
Однако понимание бытия как иррационального начала скрывает в себе и подводные камни, которые, быть может, в какой-то мере помешали русскому философу привести свое учение в систематическое единство, соединить в целое все богатство своих научных знаний, философской интуиции и практически-жизненного опыта.
Не понятие "иррационального", а понятие "сверхрационального", как мне думается, более созвучно умонастроению и религиозным исканиям П.Б. Струве. И дело тут, конечно же, не просто в словах: если мыслитель убежден, что в основе мироздания лежит Абсолютное начало, Бог33, то ни космос, ни история не могут быть для него "слепой игрой слепых сил". А ведь именно такая "слепая" стихия и получила в философии — начиная с античности — характеристику "иррациональной".
Однако термин "иррациональное" у Струве не случаен: здесь опять-таки — печать неокантианского влияния. Согласно неокантианцам, сущее по своей природе иррационально, и только трансцендентальный субъект вносит в мир рациональное начало, оформляя хаотическое многообразие с помощью категорий рассудка (так возникает научное знание) или регулятивных идей разума, иначе говоря, ценностей (так возникает мир культуры). Бытие — иррационально, и только субъект вносит в него смысл и порядок. Такова философская подоплека принципа автономии субъекта, имеющая свой религиозный корень в протестантизме, а свое философское обоснование в учении Канта. Этот же принцип лежал в основе политических программ либерализма — как в Европе (особенно в Германии), так и в России. В этом пункте Струве близок к Максу Веберу, тоже видевшему в свободе и самоопределении личности высшее достижение новоевропейской истории.
Религиозные корни либерализма. Принцип "личной годности"
П.Б. Струве был убежден в том, что либерализм как политическое течение имеет свои религиозно-мировоззренческие корни, в отличие от социализма, который, по словам философа, "никогда не был религиозным"34. Корни эти он видит в "радикальном протестантизме разных оттенков и разных стран, провозгласившем автономию личности. Из этой идеи религиозной автономии вытекало и начало веротерпимости — не как выражение религиозного безразличия, а как высшее подлинно-религиозное признание идеи свободы лица"3 . П.Б. Струве как раз и стремился вернуть либерализму, забывшему свое "первородство", его метафизический и религиозный дух, которым, по его мнению, только и может жить всякое крупное общественное движение. Возродить либерализм, вдохнуть в него новые силы — значит, по Струве, возродить и оживить его почти забытую веру, — она же и составляет личную веру самого философа. "Я думаю, — пишет он, — что на смену современному религиозному кризису идет новое подлинно религиозное миросозерцание, в котором воскреснут старые мотивы религиозного, выросшего из христианства, либерализма — идея личного подвига и личной ответственности, осложненная новым мотивом свободы лица, понимаемой как творческая автономия... Человек как носитель в космосе личного творческого подвига — вот та центральная идея, которая... захватит человечество, захватит его религиозно и вольет в омертвевшую личную и общественную жизнь новые силы. Такова моя вера"36.
Идея "свободы лица" сближает Струве также и с П.И. Новгородцевым и Б.А. Кистяковским. Все трое были убеждены, что права человека и прочный конституционный строй государства покоятся на принципе личной ответственности человека и что именно через воспитание этой ответственности,
33 "Вне отношения к высшему. Абсолютному началу человеческая жизнь есть слепая игра слепых сил", —писал II. Струве в 1909 г. (Patriotica. С. 446). Ту же мысль повторяет философ, объясняя своим критикам, какая идея объединила авторов сборника "Вехи": "Основная положительная идея, которую необходимо противопоставить интеллигентской идеологии, — это идея религии как построяющего и освящающего жизнь начала" (Там же. С. 445).
34 Там же. С. 607.
35 Там же.
36 Там же. С. 611.
а не через "чудо революции" и не через изменение "среды" лежит путь к более свободному обществу. Именно отсутствие личной ответственности, характерное для радикальных социалистических учений, составляет, согласно Струве, главную опасность для будущего России. В дефиците личной ответственности усматривает мыслитель "источник неудач, разочарований и поражений, постигших Россию"37 (имеется в виду русская революция 1905—1907 гг). Максимализм, гиперкритицизм и нетерпимость русской революционной интеллигенции П.Б. Струве связывает как раз с неразвитостью чувства личной ответственности: чем меньше человек делает сам, тем критичнее он но отношению к другим. В революции 1905—1907 гг., согласно Струве, "потерпело крушение целое миросозерцание, которое оказалось несостоятельным. Основами этого миросозерцания было... сочетание двух идей: 1) идеи личной безответственности и 2) идеи равенства. Применение этих идей к общественной жизни заполнило и окрасило собой нашу революцию"38.
Тут П. Струве высказывает мысль, крайне для него важную, которая нисколько не утратила своей актуальности, ибо касается предпосылки успешного проведения сегодняшних реформ. Принцип личной ответственности и связанное с ним самоограничение — это, по Струве, источник продуктивности, созидательного характера человеческой деятельности, и не только в сфере культуры и политики, но и в экономике. Последнюю, подчеркивает русский философ, "не следует толковать "материалистически", как это делает школьный марксизм. Более производительная система не есть нечто мертвое, лишенное духовности. Большая производительность всегда опирается на более высокую личную годность, А личная годность есть совокупность определенных духовных свойств: выдержки, самообладания, добросовестности, расчетливости. Прогрессирующее общество может быть построено только на идее личной годности как основа н мериле всех общественных отношений"39. Эти слова звучат так, как если бы они были сказаны сегодня.
Личная годность, о которой говорит Струве, — это проекция на экономическую жизнь религиозного принципа свободы личности. Но свобода невозможна без ответственности, в противном случае она превращается в самую худшую несвободу — анархию и произвол. Ответственность человека за себя и за мир философ считает самой великой религиозной идеей40.
Сегодня очевидно, что наше народное хозяйство оказалось в глубоком кризисе. Об этом говорят и пишут. Но — удивительное дело! — то же самое писал Струве более 80-ти лет назад, в 1908 году. И как экономист ставил диагноз: кризис русской экономики обусловлен "недостаточной производительностью народного труда"41, И одна из причин этого, по убеждению Струве, уже в те годы коренилась в гибельном влиянии на общество радикально-разрушительных идей "безответственного равенства", столь любимых русской интеллигенцией, идей, которые "поразительно быстро проникли в народные массы и действительно заразили их"42. Что же тогда говорить о дне сегодняшнем? Ведь идеи "безответственного равенства" в качестве государственной идеологии (но отнюдь не государственной практики, менее всего ориентированной на реальное равенство) вбивались в головы на протяжении почти целого столетия. Возрождение народного хозяйства невозможно без нравственно-духовного оздоровления народа. А в этом деле неоценимую помощь окажут нам трезвые и реалистически мыслившие наши соотечественники, к которым принадлежит Петр Бернгардович Струве.
37 Там же. С. 363.
38 Там же.
39 Там же. С. 364.
40 См. там же. С. 547.
41 Там же. С. 367.
42 Там же.
***
В период эмиграции активное неприятие большевизма, горечь и боль за судьбу России, которую Струве горячо любил43, углубили его критическое отношение к левому радикализму и укрепили в нем консервативные убеждения. Гражданская война и хаос, а который была ввергнута Россия после октябрьского переворота, болезненно заострили перед философом проблему государственности, которая волновала его и раньше; в отличие от большей части русской оппозиционной интеллигенции, в поле зрения которой понятие "государства" если и входило, то, как правило, с отрицательным знаком, П.Б. Струве видел в государстве необходимое условие осуществления свободы и права индивида. По поводу политических воззрений П.Б. Струве его друг и биограф С. Франк пишет; "Характеризуя эволюцию политических идей П.Б. чисто внешне, в банальных, ходячих (и потому неизбежно смутных) политических терминах, нужно будет сказать, что, будучи в юности радикалом и социалистам, но уже и тогда скорее умеренного и чуждого революционной догме направления, он в зрелом возрасте и в старости стал умеренным же консерватором"44.
Умеренным, ибо крайности, как известно, сходятся, и не случайно Струве указывал на внутреннее сродство радикально-правых черносотенцев — с радикально-левыми большевиками: "погромное" сродство тех и других он хорошо понимал.
Но если мы отрешимся от "ходячих" политических характеристик и попытаемся увидеть то ядро, ту внутреннюю святыню, которая оставалась неизменной у Струве на протяжении всей его жизни, то мы должны будем констатировать, что в своих социально-философских убеждениях он всегда был защитником свободы как главной ценности личности, государственной жизни и культурного созидания. И, учитывая это, можно было бы вместе с Франком назвать П.Б. Струве либералом45, поскольку отстаивание идеала свободы прочно связано с традициями либерализма XIX века. Но не будем забывать, что все такого рода политические характеристики все же относительны; для понимания политических воззрений мыслителя важно увидеть те духовные ценности, которые он защищал и которыми жил. За несколько лет до смерти в статьях о Пушкине, написанных к юбилею поэта в 1937 году, П.Б. Струве в сущности выразил свое жизненное credo, сказав о том, что он превыше всего ценил и любил у русского поэта:"...Пушкин, этот ясный и трезвый ум, этот выразитель и ценитель земной силы и человеческой мощи, почтительно склоняется перед неизъяснимой тайной Божьей, превышающей все земное и человеческое. Но его мистицизм был стыдливым; ему было чуждо все показное и крикливое, все назойливое и чрезмерное. Пушкин знал, что всякая земная сила, всякая человеческая мощь сильна мерой и в меру собственного самоограничения и самообуздания. Ему чужда была нездоровая расслабленная чувствительность, ему претила пьяная чрезмерность, тот прославленный в настоящее время "максимализм", который родится в угаре и иссякает в похмельи. Вот почему Пушкин первый и главный учитель для нашего времени, того времени, в котором одни еще больны угаром и чрезмерностью, а другие являются жертвами и попутчиками чужого пьянства и похмелья"46.
Если мы хотим сегодня идти спасительным путем реформ, а не гибельным путем революции и ее неизбежного спутника — гражданской войны, мы не можем не внять слову-завещанию нашего выдающегося соотечественника: "Эпоха русского Возрожденья, духовного, социального и государственного, должна начаться под знаком Силы и Ясности, Меры в Мерности..."47
43 "Немец по своему пронсхождению (его мать тоже была обрусевшая немка, из прибалтийского края, баронесса Розен), проведший свое детство в Германии, он ощущал себя не только исконно русским человеком (что случается едва ли не а всеми иностранцами, переселившимися в Россию), но и горячим русским патриотом; и в центре его интересов и его служения стояла именно Россия и ее судьба" (Франк C.Л. Биография П.Б. Струве. С. 221).
44 Франк СЛ. Биография П.Б. Струве. С, 208.
45 См. там же. С. 209.
46 Струве П.Б. Дух и слово. Сборник статей. Париж: YMCA-PRESS, 1981. С. 1С (Курсив мой.— П.Г.).
47 Там же. С. 10. 64
63
