Творческий путь П.Б. Струве

М.Л. КОЛЕРОВ, Н.С. ПЛОТНИКОВ

Инициировать общественные направления, оделять идеями разногласные интеллектуальные круги, сплачивать единомышленников - и неизменно идти против течения, бороться за духовную независимость от любых партийных уз: быть одновременно "Иоанном Крестителем" и еретиком мог только Струве. Именно это и не позволяет с легкой душой отнести Струве ни к одному из известных философских сообществ. Проблематична и его принадлежность к русской религиозной мысли. Но анализ его духовного опыта, силового поля его "либерального консерватизма" показывает, что вклад Струве в русскую мысль велик и бесспорен.

Петр Бернгардович Струве родился 26 января 1870 года в Перми. Уже два поколения его немецкого дворянского рода служили России; отец, некогда в русской глуши поразивший А. Дюма-отца своей посвященностью в европейскую повседневность, склонялся к славянофильству и дал соответствующее воспитание младшему сыну Петру.

Духовными корреспондентами семьи были И.С. Аксаков и Ф.М. Достоевский, излюбленным чтением - их "Русь" и "Дневник писателя". В августе 1884 г. аккуратной древнерусской вязью П. Струве начал свой дневник.

Немногочисленные страницы блокнота запечатлели юношеское кредо: "Я последователь Аксакова, Юрия Самарина и всей блестящей фаланги славянофилов. Я национал-либерал, либерал почвы, либерал земли. Лозунг мой самодержавие... Но у меня еще есть лозунг: долой бюрократию!... Я все больше и больше стараюсь вкоренить в себя любовь, уважение и почитание свободы. Это самый высший дар человеческий... Истинная свобода признает права другого, не только признает, но даже уважает... На истинной свободе - основана христианская религия; на ней же должна быть основана христианская община (приход)... Действительно, нет ничего социальнее (в духе христианского) социализма, а не западноевропейского) коммунизма) прихода. Демократический в своих основах, строй русской древней жизни естественно выработал эту форму общины... Я терпеть не могу философии и вообще не признаю никаких философских убеждений, но исповедую только религиозные и политические.

Меня зовут философом, потому что я уклоняюсь от тех светских удовольствий, которые прельщают молодых людей... Философию выдумали греки и культивировали немцы, которые без философии не могут обойтись... Но я вообще ни к чему немецкому не питаю любви и т.п. чувств"1. Здесь удивительным образом предвосхищено то, что годы спустя получило обоснование и стало итогом трудов Струве: соединение национального и либерального начал. Мысль Струве направлялась к соединению идей и жизни, и в этом ярко выразился его темперамент. Он признавался в дневнике, что "...идеалы    нравственные   уже   более или менее сложились для меня, но идеалы

1 РЦХИДНИ. Ф. 279. On. 1. Д. 1. Лл. 3 об., 9-10 об., 13 об. - 14 об.

внешние, идеалы лицевой стороны жизни еще так смутны, что невольно путаешься в них". В поисках опоры, вслед за значительной частью своих сверстников, Струве обратился к учению Толстого: "Я все более и более склоняюсь к цеятельности на земле - в поте лица своего есть хлеб свой, обработывать землю"2. Гимназический товарищ Струве, А.Д. Калмыков, в дневнике, начатом под его влиянием, записал 22 февраля 1888 года: "Струве сказал мне, чтсгесть идеалы помимо учения Христа и что учение Толстого есть истинное учение Христа, вместе с тем он прибавил, что хо­чет еще подвергнуть поверке свои взгляды"3.

Весной 1889 г., после смерти отца, отношения Струве с матерью решительно испортились, и накануне окончания гимназии он оставил родительский дом. Юноша нашел приют в доме своего товарища — у известной просветительницы A.M. Калмы­ковой, по соседству с которой жили М.Е. Салтыков-Щедрин и К.П. Победоносцев, Ригоризм и широкие оппозиционные связи приемной матери совпадали с увлечениями Струве и создали для них питательную среду. Изучение немецкой социально-экономической литературы быстро сделало из него социал-демократа. Поездки в Германию обогатили его запрещенными книгами. A.M. Калмыкова ввела Струве в круг сотрудников журнала "Русская Школа" (где он в 1890 г. дебютировал как журналист), познакомила с рядом либеральных земских деятелей во главе с С.Ф. Ольденбургом и Д.И. Шаховским. Участвуя в еженедельных собраниях у известного юриста-западника, сотрудника "Вестника Европы" К.К. Арсеньева, он познакомился с либеральной профессурой и B.C. Соловьевым. Так с первых шагов Струве оказался в средоточии общественного движения.

Поступив, по базаровскому почину, на естественный факультет Петербургского университета (1889), чтобы изучать зоологию, Струве через год перешел на юридический факультет, ибо только там преподавалась марксистская "мать наук" -политическая экономия. В 1892 г. он отправился на весенний и летний семестры в Грац к профессору Гумпловичу и, вернувшись, недолго оставался студентом: кружковая деятельность захватила его целиком. (В 1895 году он экстерном сдал экзамены за университетский курс.) Глубокие научные интересы создали Струве репутацию теоретика в среде социал-демократов.

В эти годы Струве работает над книгой, призванной стать опровержением народнического миросозерцания с позиций марксизма. По позднему свидетельству его ученика, «принципиальное отвержение народничества было всю жизнь источником пафоса Струве... Народничество пред­ставлялось ему социальной утопией, углублявшей русскую "некультурность» . Однако широта научных интересов, понимание необходимости точного знания как обязательного условия общественной работы, которые так восхищали современ­ников5, не позволили Струве ограничиться полемической задачей. Первый и единст­венный выпуск его труда6 стал для социал-демократической молодежи изложением марксистского "символа веры", первым на русском языке. Это была не только одна из первых серьезных попыток применить марксистское учение к анализу российской действительности. Впервые проблемы исторического развития России рассмат­ривались в контексте общеевропейской науки, становясь ее органической частью. Защищая от проповедников общинной утопии значение капитализма для русского общества, Струве оправдывал не только роль пролетариата в ожидаемой коммунистической революции, но и ценность западной цивилизации как таковой.

2 Там же. Лл. 6-7.
3 РГАЛИ. Ф. 258. Оп. 3. Ед.хр. 76. Л. 7.
4 Ижболдин Б.С. П.Е. Струве как экономист // Новый журнал. Т. ГХ. Нью-Йорк, 1945. С. 349-350.
5 Приведем свидетельство его сверстника: "Я почти не встречал людей такого широкого энциклопедического образования, как Струве. Обладая исключительными способностями, невероят­ной памятью и сильным аналитическим умом, он в 20 лет мог по богатству и глубине мысли равняться с самыми культурными людьми старших поколений" (Оболенский В А. Моя жизнь. Мои современники. Париж, 1988. С. 134-1351.
6 Струве П.Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. Вып. I. СПб., 1894.

"Капитализм не только зло, но и могущественный фактор культурного прогресса, -фактор не только разрушающий, но и созидающий... Вся современная материальная и духовная культура тесно связана с капитализмом"7.

Ряд успешных книжных и журнальных предприятий, сопровождающихся постоянными конфликтами с цензурой, принесли Струве известность редактора, а многочисленные выступления в оплоте тогдашнего либерализма - Вольном Экономическом Обществе - признание его компетентности в области народного хозяйства. Пристальное исследование экономических и исторических аспектов развития капитализма, изучение природы "общественных идеалов" в конце 1890-х гг. поставили Струве перед необходимостью внесения существенных корректив в марксистскую догматику в то время, когда даже фактологические поправки к "классикам" с партийной точки зрения не допускались. С позиций науки Струве начал "ревизовать" марксистские мифы о социалистической революции. Это было сильным ударом по доктрине, претендовавшей на общественное признание в качестве наиболее научной.

В отличие от Э. Бернштейна, почти одновременно выступившего с "ревизией" марксизма, Струве не пренебрегал "конечной целью", но отстаивал необходимость идеала, основанного на вненаучном фундаменте. Русские социал-демократы с возрастающей настороженностью следили за теоретическим творчеством Струве, что ни год открывавшего новые горизонты оппозиционной общественной мысли. Кого-то восхищало, что "искание правды" у него «стоит даже выше "партийной тактики"»8; у Бердяева вызывал опасения назревающий конфликт с ортодоксами, либералы с приятным удивлением отмечали движение Струве к признанию необходимости общезначимых идеалистических оснований в борьбе за политическую свободу, за социальные реформы без узкоклассовой их подоплеки.

Как бы ни была важна партийная ориентация Струве, не здесь лежал истинный центр перемен. Точно так же, как и в споре Струве с С.Н. Булгаковым о "свободе и исторической необходимости" в 1896-1897 гг., когда закладывались основы неокан­тианского "критического марксизма", существо полемики осталось "абстрактным" для их партийных товарищей. Написанное Струве в 1900-1901 гг., в годы, пожалуй, его наибольшего творческого подъема, воспринималось ими лишь как идеалистические блуждания "ренегата" революционной социал-демократии. В обширном Предисловии к книге Н.А. Бердяева "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии" Струве впервые выступает с обоснованием идеалистической метафизики. Даже кри­тически настроенный рецензент отмечал, что статья Струве поставила "вопрос о возможности метафизики со всей должной серьезностью" и сделала "заповедный путь к метафизике принципиально открытым для познания"9.

Стоит представить себе атмосферу рубежа XIX и XX веков, в которой прозвучал призыв Струве к метафизике, чтобы понять, насколько смелым, откровенно "ере­тическим" было само упоминание в революционой среде о таком традиционном "прибежище реакции", как философский идеализм. Уточнению философской позиции социал-либерализма, подчиняющего задачи социальных реформ общелиберальным принципам, служила новая инициатива Струве - сборник "Проблемы идеализма" (1902). Задуманный как коллективный манифест "в защиту идеализма" от его материалистических оппонентов, как призыв к свободе духовно-общественных иска­ний от правительственных преследований, сборник лишь обосновал общую позицию его авторов – абстрактно-гуманистический идеализм. В жизни же задача соединения метафизических принципов с политическими имела пока лишь личностное вопло­щение: в деятельности либералов П.И. Новгородцева и С.Ф. Ольденбурга, социа­листов С.Н. Булгакова и С.Л. франка, в живом опыте их борьбы за политическое освобождение как части освобождения духовного. Внешним проявлением перемен стал отход П.Б. Струве от социал-демократии и приобщение к общелиберальному движению. Он включился в деятельность по созданию максимально широкого фронта политической оппозиции - "Союза Освобождения" и стал редактором его нелегального органа, эмигрантского журнала "Освобождение" (1902-1905). Журнал потребовал полной интеллектуальной самоотдачи: пауза в философском развитии Струве была лишь наиболее явной его жертвой делу борьбы за политическое освобождение.

Струве П.Б. К вопросу об экономическом развитии России. С. 287-288. 8 М.М. Филиппов - П.Б. Струве // РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 92. Л. 34 об.
Габрилович Л, Новейшие русские метафизики // Вопросы философии и психологии   1904 Кн. 75. С. 647.                                                                                           

Однако было бы неверно полагать, что идейный темперамент Струве погас и не проявлял себя в политике-публицистической деятельности. Реализация задач полити­ческого освобождения подразумевала определение приоритетов государственного и общественного развития, анализ основ социальной политики. И в этом контексте политическая повседневность служила Струве и материалом, и средством воплощения руководивших им идей.

Еще в своей первой книге он отстаивал понимание государства не как "аппарата принуждения", но как творческой культурной силы, как стоящей вне и над классами "организации порядка". С течением времени все более углублялся его взгляд на государство как на "важнейшее орудие созидания культуры в общественной форме".
К важнейшим основам общественного бытия Струве относил национальность, орга­нически, а потому гибко связанную с культурой и государственностью: "Культура универсальнее государственности, национальность мягче ее".

Еще до того как общий строй мировоззрения Струве окончательно определился, его национальные взгляды, основная направленность которых проявилась еще в юношеских размышлениях, к началу века, из неявного, но исключительно редкого для марксиста патриотизма переросли в философски продуманный национализм. Продуманный - поскольку Струве сохранял неизменный дух реализма и критики в вопросах идеологии. "Мы любим наш народ, - писал он, - но не поклоняемся ему. Так можно любить человека, относясь свободно к его личности, видя ее несовершенства и болея ими. Вообще нельзя или, вернее, не следует поклоняться личностям, ни индивидуальным, ни собирательным. Их следует только любить. Наш идеализм поклоняется только идее личности, ценности бестелесной"10.

Национальные взгляды Струве складывались в духовной атмосфере 1880-х гг., когда з русской общественной мысли идея свободы и неотчуждаемых абсолютных прав личности и идея нации, национального духа соединились в творчестве Вла­димира Соловьева. Благодаря ему патриотизм перестал быть проповедью националь­ной исключительности и национального эгоизма, а либерализм в перспективе своего развития лишился космополитического облика. Но еще весьма далеко было до реального соединения либерального и национального начал.

Ему препятствовало архаичное, но обладающее силой инерции разделение на "западников" и "славянофилов". Историческая форма спора либералов и националистов, традиционалистов и "модернизаторов" заслоняла основной конфликт: личности и почвы, творчества нового "и охранения традиции. С точки зрения каждой из сторон противоположная позиция представлялась малосущественной. В таких условиях принципиальная воз­можность их соединения не решала задачи их органического слияния. Эта задача легла на плечи Струве.

Окончательно свое кредо "национального либерала" Струве сформулировал к 1901 г. (как позже определил себя Струве: "Я западник и потому - националист"11). Христианский и этический национализм Вл. Соловьева и философия национального духа, развитая Фихте в "Речах к немецкой нации", стали основой поворотной в творчестве Струве статьи "В чем же истинный национализм?". Национальная про­блема решалась как проблема в своей основе метафизическая. Поэтому "дух народа" не сводился им ни к одному из конечных эмпирических содержаний - ни к религии, ни к государству, ни к какой-либо конкретной социальной форме. Для Струве нацио­нальный дух стал "идеей-формой", в которой осуществляется культурное творчество личности. Нация - это "духовное единство", общая культура и общая традиция.

Нация оказывается формой существования культуры, и в требовании творческой свободы личности интересы нации смыкаются с принципами либерализма. "Либерализм в его чистой форме, т.е. как признание неотъемлемых прав личности... и есть един­ственный   вид  истинного   национализма,   подлинного   уважения   и  самоуважения национального духа, т.е. признания прав его живых носителей и творцов на свободное творчество и искание, созидание и отверждение целей и форм жизни"1*.

10 РЦХИДНИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 67. Л. 1.
11  Струве П.Б. Patriotica. Сб. статей. СПб., 1911. С. 11

Философские взгляды Струве становились императивом его конкретной полити­ческой деятельности. "Как никто из его современников, - вспоминал о Струве Б. Ни­колаевский, - он был философом в политике, имевшим большую общую концепцию развития, и от частного, преходящего всегда стремился подняться именно к этому общему, определяющему"13. Склонность Струве как "метафизика" к "реальной поли­тике" отмечал даже Макс Вебер14. Сам Струве объяснял существенные перемены в своей политической ориентации не только проделанными ими социологическими и экономическими исследованиями, указывающими на предпочтительность эволю­ционного развития: отрицание им экстремизма и революционизма вытекало из осознания творческой силы традиций, государства, национального единства и непреступаемых прав личности и культуры.

Он писал: "Нас вечно грызет и не отпускает дума о примирении мысли и дела, мечты и действительности, идеализма и реализма, о необходимости воплотить мысль в жизнь и жизнь вдохнуть в мысль. В нравственно-политической чистоте "аскетов-хранителей общественных идеалов", в политическом столпничестве мы не находим морального удовлетворения - и, оши­бочно или нет, но мы ищем и находим такое удовлетворение в искушениях, соблазнах и опасностях тех путей, которые так часто с презрением обзывают "оппорту­нистическими". Мы "миряне" и хотим остаться в истории не праведниками, а правыми, мы желаем быть не только борцами, но и победителями"15.

Согласно признанию Струве, "оппортунизм" стал делом его "философского убеждения", соединяющего относительность  средств  с  абсолютностью  целей;   краеугольным  камнем  этого убеждения Струве избрал "перевоспитание общества" , обращаемое к максимально ненасильственному воздействию на личность, ее внутреннюю жизнь, а не на социальные сообщества.

Это было не отступлением от идеи высшего блага, но формой воплощения ее абсолютного содержания. Примечательно, что одним из результатов такой идеалистической и "оппортунистической" широты Струве стало его крепнущее общественное признание. Благодаря "Освобождению" "кружковая известность в марксистских кругах превратилась в широкую общерусскую извест­ность"17.

Все острее ощущал Струве сектантскую нетерпимость революционной интел­лигенции, принципиально враждебную его философским и политическим убеждениям.

Революция 1905 г. дала шанс становлению в России политики как сферы созна­тельного и ответственного действия. Ситуация потребовала от Струве конкретизации его политической доктрины и определения своего места в политике, все еще не структурированной ни институционально, ни идеологически, ни научно. Эволюционистское понимание политики как воспитания, противопоставленное революцио-нистскому взгляду на нее как на принуждение, предопределило разработку им теории политического процесса как "школы компромиссов".

В письме неизвестному Струве писал: "В компромиссах гораздо больше творчества, чем в убеждении, что победить можно, только размозжив череп противнику... Мне... отвратителен в социал-демократии культ силы, нежелание, а потому и бессилие действовать убеждением. Я считаю дух компромисса морально ценным... Мы можем потерпеть неудачу, это будет наше (и, в особенности, мое) несчастье, но задача нами поставлена правильно, и моральное значение в ней имеет именно идея компромисса и объединения. (Мне ужасно хочется подробно развить это оправдание компромисса, показать между про­чим, что в нем обнаруживается истинное уважение к человеческой личности, вера в человека и его совершенствование.)"18.

12 Струве П.Б. На разные темы. Сб. ст. СПб., 1902. С. 542.
13 Николаевский Б. П.Б. Струве (1870-1944) // Новый журнал. Т. X. Нью-Йорк, 1945.
Вебер М. Исторический очерк освободительного движения в России и положение буржуазной демократии. Киев, 1906. С. 12.
- 15 РЦХИДНИ. Ф. 279. Он. 1. Д. 40. Л. 33.
16 "Освобождение". MS 15. 19 января 1903. С. 250.
17 Тыркова-Вилъямс А. На путях к свободе. Лондон, 1990. С. 89.
18 РЦХИДНИ. Ф. 279. Он. 1. Д. 67. Л. 64.об-65.

Серьезной и чреватой теоретическими сбоями оказалась задача конкретного со­четания идей и жизни, абсолютных начал метафизики с политическими компро­миссами, к началу 1906 г. оказавшаяся в центре внимания философских публицистов в дискуссии о соотношении религии и политики. Опыт непосредственного соединения политических идей с метафизическими в статьях Н.А. Бердяева и Д.С. Мережковского продемонстрировал их разрушительное столкновение, впоследствии названное Струве "коротким замыканием".

В поисках социально-политического коррелята идее "нового религиозного сознания" Бердяев и Булгаков провозглашали "свободную теократию" необходимой формой общественного строя; но если Булгаков в ее достижении полагался на партийные средства "христианской политики", соединяющей Нагорную проповедь с социалистическими лозунгами, то Бердяев и вовсе не находил иных путей, кроме анархического бунта против власти. Подобное превращение религии в способ устроения общественного бытия, ее рационализация в непосредственных тактических действиях представляли угрозу и для религии, и для политики. В отрицании специфических законов политики скрывался интеллигентский разрушительный максимализм, материализм, в корне противоположный всякому общественному идеализму и религиозному отношению к жизни. Решение проблемы состояло не в механическом смешении политических средств с религией, но в выработке нового понимания политики, цели которой были бы освящены религией.

Если в начале своего "либерального" периода Струве, признавая, что "вне по­литики лежит больше, чем в политике", полагал, что "путь к этому большему ведет через политику"19, то в переломные 1905-1906 гг., наблюдая, с какой легкостью "самодостаточная", не просветленная высшими принципами политика вступает в прямое противоречие с интересами государственности, нации и культуры, - всем, что было для него приоритетами в его общественной борьбе, Струве склоняется к синтезу религии и политики. Первыми шагами в этом направлении стали осмысление последствий революции и осознание жесткой взаимосвязанности принципов права и культуры с высшим предназначением государства. "Если я стал отчетливо понимать и ощущать, что такое государство, - то этому научила меня... живая и пережитая мною история русской революции" - писал он20.

Убежденность в религиозном существе государства и сверхличной природе власти составляет отличительную особенность его политического мышления. Право, "социальная политика" должны были обеспечить равновесие во взаимоотношениях власти и личной свободы. Иерархия общественной жизни, "государственное сознание", "личностная дисциплина" позво­ляли, по его мнению, умиротворить мистическое противостояние свободы и власти в русской истории, впервые выделенное Б.Н. Чичериным. Выявляя направления реальной политики, Струве обнаруживал стоящие за нею культурно-нравственные принципы строения общественной деятельности.

Анализируя основу человеческого бытия, Струве обращается к понятию куль­туры. Раскрывающаяся в связи абсолютных ценностей, культура составляет то поле, причастность которому обеспечивает созвучие человека мирозданию, требует от него ответственности и "личной годности". Личность становится той "точкой бытия", где встречаются две реальности: мир. идеала воплощается в мир действительности. Это придает личности безусловную ценность и служит этической основой всякой общест­венной деятельности. С другой стороны, утверждение "праведной общественности" возвращается к человеку императивом личного подвига, "безоговорочного служения высшей цели". В личности и культуре, конституирующих национальное бытие, сни­мается контраст между "почвой" и творчеством.

В религиозной жизни Струве находит подлинный .источник единства свободы личности и культуры. Его "гуманистический индивидуализм" углубляется до инди­видуализма религиозного. В сочетании двух порядков - божественного и чело­веческого - именно личный подвиг, направленный на достижение высших целей, является  центром их иерархической связи, ибо  "вне отношения кАбсолютному

19М.О. Гершензон — П.Б. Струве 26 августа 1902 г. // РЦХИДНИ. Ф. 279.
Оп.  1. Д  77 Л. 43. 19 43.
20 Струве П.Б. Patriotica. С. 111.

началу человеческая жизнь есть слепая игра слепых сил"21, а вне отношения к личной свободе и культуре история - лишь кровавый хаос. Свободное служение Богу, личная . связь человека с Богом неотделимы от идеи и чувства личной ответственности за себя и мир. Именно в сфере религиозной жизни противостояние Бога и человека реализуется не в утопии Земного Рая, а в "живой религиозно-исторической драме человечества", в которой происходит сочетание "особости и самочинности личности, высшей "индивидуализации" с покорностью космосу и слиянием с ним"22.

Пробуждая в своих современниках "общее сознание, что бытие имеет последние глубины,... запредельные специально-научному знанию горизонты", Струве на этом останавливается и с осторожным скептицизмом относится к русскому рели­гиозному возрождению. Исследование и утверждение связи личности с нацио­нальным, культурным и государственным миром, опосредующим ее укорененность в непостижимой тайне Божества, составило ядро того умонастроения, которое Струве позже назовет "либеральным консерватизмом".

Вернувшись из эмиграции осенью 1905 года, Струве со свойственной ему энергией отдался политической борьбе как один из лидеров конституционно-демократической партии и как опытный редактор. В ряду затеянных им изданий 1905-1906 гг. ведущее место принадлежало органу "философски осмысленной политики", журналу "Полярная Звезда". По отзыву читателя, "Полярная Звезда", "будучи политико-философским журналом, не есть, однако, журнал, посвященный политической спекуляции. Она углубляется в мысль для того, чтобы лучше осветить жизнь, в размышлении она ищет указания для поведения"24.

Прекращенная цензурой, эта деятельность продемонстрировала и "государственнический" темперамент Струве, требующего "государственного сознания" от правительства и оппозиции, и ростки его будущего конфликта с либеральной общественностью. Общие принципы позитивистского по преимуществу русского либерализма, обусловленность его "поведения" партийными требованиями не оставляли достаточного места фило­софской рефлексии. Замыслы Струве не вмещались и в эти рамки. Но прошел еще не один год, прежде чем он нашел в себе силы порвать с кадетской партийностью и попытался отстоять личную независимость внутри "движения". "Когда я был редактором "Освобождения", я шел в ногу с другими, в своей деятельности осуществлял некое коллективное действие... Это было нужно для дела и было нужно для меня. Теперь это совсем не нужно для дела и совершенно неинтересно и даже невыносимо для меня"25, - писал он в 1909 году.

В то время как деструктивный ресурс революции был далеко не истощен и противостояние властей и общества нарастало, Струве уже осознал и пережил исчерпанность тотального противостояния. Для решения задачи государственного и хозяйственного развития он считал необходимым активное сотрудничество с властью. Когда радикальной и конфликтной Второй Думе (1907) грозил роспуск, Струве вместе с другими депутатами, "черносотенными кадетами", как их называли, презирая всевозможные обличения, обращается к Столыпину в надежде на компромисс.

Но компромисс был отвергнут. Отсутствие государственного мышления в правительстве и обществе тревожило его. Оставаясь сторонником конституционного государствен­ного устройства, Струве понимал, что формы его воплощения могут быть различны и в известной степени независимы от политических определений. За "частной" партийной правдой политических размежеваний он прозревал нечто большее. "Ходячие политические категории, консерватизм, либерализм, радикализм, - писал он, - только одной своей стороной выражают идеи, другой же они суть какие-то психологические черты, душевные уклоны, какие-то выражения живого лица". И как "живое лицо"бесконечно более полно, нежели политические его "черты", так и свою деятельность Струве соотносил не с политической злободневностью, но с историческими перспективами.

21  Струве П.Б. Palriotica. С. 446.
22 Там же. С 488.
23  Франк СЛ. Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк. 1956. С. 224-225.
24 М.Я. Острогорский - П.Б. Струве 22 февраля 1906 г. // ГПБ, АДП. Ф.753. Оп. 1. Ед.хр. 77. 2об.
25 Струве П.Б. Palriotica. С. 427.

"Мы оправдываемся не перед Столыпиным и полицией, а перед историей!" - отвечал он на возможные и явные возражения . "Он находил ненужным и даже морально недостойным считаться с трудностью политического положения, с состоянием общественного мнения, а напротив, считал своим долгом бросать ему вызов своими обличениями. В этом сказывалась вся его натура и лежал источник трагизма его судьбы"2 .

Однако Струве не оставлял задач общественного переустройства, как бы ни было далеко его воплощение. Он искал способов преодоления катастрофического разрыва в целях политики и культуры, свободы и государственности. Как тонко отметила его сотрудница, литературный критик, вместе с А.Л. Волынским начинавшая в 1890-е гг, "борьбу за идеализм" Л.Я. Гуревич: «Признаем, пожалуй, что и вы, и мы - "Гамлет",... когда он скорбно говорит: "Распалась связь времен"»28. Восстановлению этой связи должен был служить "личный подвиг" культурного строительства.

Струве прямо постулировал невозможность существования культуры без таких буржуазных начал, как "дисциплина и личная ответственность", "стремление к наивысшей производительности труда". И только в опоре на "идеи дисциплины, долга и ответственности" был возможен для него истинный либерализм, претендующий на достижение "венца общественности в свободном осуществлении человеческой солидарности".

Вне признания прав индивидуальности Струве не мыслил общественной жизни и тем возвращал русскую либеральную традицию к непреложному принципу свободы личности. Русский социал-либерализм рубежа веков, впитавший в себя марксистскую постановку "социального вопроса" и немецкий опыт "социальной политики", нередко упускал из виду конструктивный их элемент - личность, а консервативные критики русского либерализма стремились противопоставить мир личности насилию "учреждений". Струве, как и П.И. Новгородцев, преодолевая абстрактное морализирование, в утверждении прав личности возвращал чело­веческой индивидуальности ее общественный статус.

Естественным тормозом на этом пути оставалась радикальная интеллигенция -общественный монополист политической борьбы, культуры и просвещения. Интел­лигенция, сектантски нетерпимая к внутренней свободе, отрицала личность, рацио­налистически видела в ней средство к достижению социального равенства. Внутренне чуждая нации и государству, российская интеллигенция отказывалась признавать права личности, опосредованные национальным и государственным бытием. Можно сказать, что, борясь за творческую личность, Струве воссоздавал ту основу, на которой должна была вырасти цивилизованная, национальная и свободная Россия, и его не останавливали мрачные предсказания.

В некрологе земскому либералу А.А. Бакунину, формулируя собственные взгляды, Струве сочувственно цитировал его письмо к А.С. Петрункевич по поводу "По­лярной Звезды". Тот писал, что для него имеют значение "не программы обособленной партии, а программы перехода как от интеллигентной, так и всякой другой обособленности к действительно общественному объединению... на основании истинно общественного убеждения, не как теории только, а как религии, обнимающего поэтому не поверхностно интеллигентное общество,., а весь народ". В утверждении религиозно-национального либерализма Струве с радостью принимал "понятие религии как основы общественности"29.

Духовная свобода Струве зиждилась на его политическом и религиозном индивидуализме, который стал сердцевиной его жизненной философии. Придерживаясь "неклерикальной" религиозности, он полагал, что "чем менее догматичен и внутренне нетерпим человек, тем легче его религиозному сознанию, не отрываясь от той или иной исторической церкви, оставаясь, так сказать, в ее ограде, сохранить свою собственную религиозную  индивидуальность, которая по существу, как индивидуальность, не укладывается ни в какие догматические рамки"30.

26 Струве  П.Б. Конспект доклада о партиях в России.  1906 // ГПБ, АДП. Ф. 753. Оп. I. Ед.хр. 1. Л. 2 об.
27 Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. С. 112.
28 Л.Я. Гуревич - П.Б. Струве 16 февраля 1906 // ГПБ, АДП. Ф. 753. Оп. 1. Ед.хр. 36. Л. 1 об.
Струве П.Б. Памяти А. А. Бакунина и П. А. Корсакова // Русская Мысль. 1908. № 6. II о. С. 203, 206.

В конце жизни эмигрантская судьба ввела Струве "внутрь храма", и это можно было бы считать итогом его религиозной эволюции, тем более что открытого изложения своего религиозного кредо он не оставил. Однако одно свидетельство из его частной переписки не оставляет сомнений относительно истинного смысла его религиозности.

Имея в виду свои творческие планы, лишь часть коих воплотилась в "веховской" статье, Струве писал А.С. Волжскому: "В задуманной мной политической брошюре, которая под руками возрастаете» в целую культурно-философскую книжку, я остановлюсь на идущей от Соловьева через Вас, Бердяева, Мережковского, отчасти Розанова легенде о религиозности русской революции. Я думаю, что эта легенда коренится в том, что всех перечисленных писателей, несомненно религиозных, роднит с революционерами сильная доза материализма, присущая христианскому богоматериализму, являющемуся у Соловьева и его последователей настоящей фило­софией православия. Я лично, непосредственно чувствую это, напр., в Свенцицком.

Христианство, мне кажется, заключает в себе две струи: идеалистическую, иначе гуманистическую, и материалистическую, иначе космическую. Культурно-фило­софское значение и содержание протестантизма заключается в том, что он ре­шительно отказался от материализации Бога и от всякой попытки подчинить "космос" религии. Я чувствую себя протестантом, не в бытовом, конечно, смысле, ибо я крещен православным и вырос в строго верующей семье, а,в религиозно-философском. В этом смысле я гораздо ближе к Толстому, чем к Соловьеву, хотя религия Толстого, этот религиозный бентамизм, меня совсем не удовлетворяет.

Различия установленных церквей совершенно несущественны, на мой взгляд, для разделения религиозно-мыслящих людей на протестантов и православных. Т.е. я хочу сказать, что люди протестантского образа мыслей могут принадлежать и на самом деле принадлежат к православной церкви. Вообще религия сохранилась в мире почти исключительно в форме протестантизма; православие же или богоматериализм есть религия (нрзб.) кружка, и я сомневаюсь, сможет ли богоматериализм когда-нибудь снова стать религией больших масс.

 Католический мир, поскольку он религиозен, душевно уже перешел в протестантизм. Крушение богоматериализма есть крушение эсхатологии, и неудивительно, что все усилия богоматериалистов направлены на возрождение эсхатологической веры, которая протестантизмом преодолена"31,

В планах журнала "Русская Мысль" на 1908 г. была заявлена работа Струве "Государство, культура и интеллигенция". Публикация не состоялась, но вся история журнала, который Струве возглавил с 1907 г., стала образцом последовательного и углубленного раскрытия этой темы. Принципы руководства журналом, казавшиеся иной раз чрезмерно либеральными, были нацелены на многостороннее, а часто и противоречивое освещение предмета, и со временем "Русская Мысль" стала главным оплотом социально-философской мысли в России, служившим философскому пре­ображению общественности". Когда соредактор (до 1910 г.) Струве по журналу А.А. Кизеветтер представил ему список будущих сотрудников, Струве лично ввел в него В.И. Вернадского, Б.А. Кистяковского, С.А. Котляревского, П.И. Новгородцева, С.Л. Франка32. В последующие годы к ним добавились Н.А. Бердяев, А.А. Блок, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковский, Вяч. Иванов, В.В. Розанов, Е.Н. Трубецкой и др. Сводя на страницах журнала открытых противни­ков, таких как Д.В. Философов и С.Н, Булгаков, В.В. Розанов и В. Жаботинский, Струве не игнорировал и стратегические задачи. В своей редакторской деятельности он воплощал идею культурного "либерального консерватизма", национализма, ограничиваемого "нравственным законом". "Ваш авторитет велик даже среди врагов ваших", - писал ему "богоматериалист"33. "Везде Вы дома, везде распоряжаетесь уверенно спокойною и властною рукою хозяина",- отзывался научный оппонент3'. "В лице Струве мы имеем человека исключительной умственной честности", - свиде­тельствовал политический единомышленник . "Струве глубок и силен даже в своих ошибках   - признавался его политический враг.

30 Струве П.Б. Памяти В.А. Караулова //Русская Мысль, 1911. № 2. II о. С. 182.
31  П.Б. Струве - А.С Глинке (Волжскому).   1907 г. //   РГАЛИ. Ф.  142. On.  1. Ед.хр. 287.
32 А.А. Кизеветтер - П.Б. Струве //ГПБ, АДП. Ф. 753. Оп. 1. Ед.хр. 51. Л. 1а   об.
33 Д.В. Философов - П.Б. Струве. 11 декабря 1910 // Там же. Ед.хр. 127. Л. 5

Изучение нешнеполитических, экономических и национальных аспектов русской государственности, суммированное Струве в концепции "Великой России" (1908), ожесточенная критика со стороны радикалов, и, что важнее, либералов идейных установок сборника "Вехи" (1909), события Первой мировой войны и 1917 года позволили ему занять окончательную позицию в вопросе о государстве.

Вопреки классическим политическим теориям, Струве утверждал (а С,А. Котляревский подробно обосновывал), что внешняя политика государства определяет внутреннюю, ибо во внешнем бытии государство предстает как целостная личность. В этом органическом единстве оно реально обнаруживает свой надындивидуальный смысл. Государство как личность стоит выше всякой личной воли. Государство есть существо мистическое. К этой не новой проблеме Струве предложил новый подход: в специальном, политическом и религиозном его познании изнутри его эмпирического существования. Интимное чувство связи человека с государством яснее всего откры­вается в патриотическом сознании. "Мистичность государства обнаруживается в том, что индивид иногда только с покорностью, иногда же с радостью и даже с востор­гом приносит себя в жертву могуществу этого отвлеченного существа"3 . В смерти за Родину виден пример того, как внутреннее моральное решение подчиняет личность государству.

На адресовавшиеся ему упреки, в том числе Д.С. Мережковского, в обожествлении государства Струве замечал, что "обожение" касается отнюдь не эмпирической формы государства, но его мистической природы, указывает на религиозные начала отношений человека и власти. Более того, мистическое понимание власти требует очищения требований к эмпирическому государству. Струве различает два уровня реальности государства или смысла власти. Во-первых, способ жизни государства, основой которой является властвование: сверхиндивидуальное, органическое, не­постигаемое рассудком, стоящее вне права и этики. Во-вторых, средство рацио­нального упорядочения общественной жизни, имеющее позитивный (экономический, социологический, правовой) смысл.

Точно так же, как без метафизической власти нет реальной политики, без рационального ограничения и формирования идея государства остается невоплощенной. Социально-экономическим коррелятом власти для Струве является совокупность индивидуально-коллективных хозяйственных свя­зей, образующих "субъективное телеологическое единство". Так государство спла­чивает и структурирует хаотические атомизированные общественные взаимо­действия, неспособные стать субъектом без участия "внешней" силы. Не следует, впрочем, забывать, что качество государственной жизни, согласно Струве, создается лишь национальным духом и культурным творчеством.

Обнаружение существа социального бытия во взаимоограничении общества и государства предопределило надежды Струве на эволюционное развитие страны после февральской революции 1917 года. В Министерстве иностранных дел, куда он поступил на службу, чтобы поддержать власть, Струве "весьма авторитетно утверждал, что время революций миновало"38.

Поэтому все последующие события, происшедшие в России, это "государственное самоубийство государственного народа", на первый взгляд не детерминированное прошлым, вернуло Струве к проблеме русской государственности в специфических отношениях "почвы" и "цивилизации". Капитализм, вместе с современной культурой несший в Россию экономическую и гражданскую свободу,

34 А.А. Чупров - П.Б. Струве 30 июля 1913 г. // ОРиРК НБ МГУ. Ф. 14. К. 24. Ед.хр. 4. Л. 2.
Маклаков  В.А.  Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника). Т. 1. Париж, 1936. С. 195.
36 Ключников Ю.В. Смена вех // Смена вех. Сб. ст. Прага, 1921. С. 15.
37 Струве П.Б. Patriotica. С. 98-99,
Лопухин В.Б. Люди и политика //Вопросы истории. 1966. №11. С. 127.

утверждавший права собственности и личности, был смыт и отбро­шен "общинной", "народнической", "почвенной" реакцией. Октябрьская революция и ее последствия оказались настоящей контрреволюцией против личности и культуры,_ и поэтому - против органических основ государства.

В мае 1917 г. Струве основывает "Лигу Русской Культуры". Если в первой своей книге он призывал "пойти на выучку к капитализму", чтобы преодолеть "некуль­турность", то теперь он апеллирует к культуре, дабы спасти Россию: придать новой государственности незыблемую основу "культурно обоснованного патриотизма". Участвовать в "Лиге" выразили согласие десятки политиков и интеллигентов самой разной политической ориентации: от Н.Н. Львова и В.В. Шульгина до Вяч. Иванова и К.С. Станиславского...

Все лето 1917 г. основанный Струве в подмогу "Русской Мысли" еженедельник "Русская Свобода" из номера в номер пропагандировал культурное призвание демократии и жизненную необходимость патриотического объединения. Но было слишком поздно. Стихия революции, отправлявшая в отставку сначала "капита­листов", а потом и "социалистов", смыла и "Лигу Русской Культуры"...

Активное участие в Белом движении, эмиграция с 1920 года, политическая борьба за консолидацию русского рассеяния, жизнь человека, волею судьбы попавшего в "точку взрыва", поставили перед Струве новые и еще более глубокие проблемы. Их прояснение облегчалось тем, что высылка в 1922 году из России С.Л. Франка, Н.А. Бердяева, И.А. Ильина и др. столкнула опыт бескомпромиссного противника коммунизма Струве с опытом тех, кто изнутри познал "государственное самоубийство", лишившее Белое движение надежд на успех. Вопрос об отношении к всеподавляющей силе, о "противлении злу силою" как сугубо моральном выборе, придал особое значение этической проблеме власти как силы. Раскол мыслителей в ситуации. "лицом к стене, спиной к стенке" по ориентациям: религиозно-созерцательной (Франк, Бердяев) и морально-волевой (Струве, Ильин), - как видно, не совпал с их личным опытом "делания" и "неделания" в гражданской войне.

Есть ли добро - сила, принадлежит ли сила к метафизической сущности добра или является лишь следствием эмпирического искажения его природы, - таким вопросом задавался Струве. Его либерально-консервативная установка отвечала первому. Из нее проистекала и необходимость морального отношения ко злу: уничтожения его проявлений силой. Речь идет не о победе над злом, но лишь об охранении жизни. Морально-волевая позиция Струве подразумевает "личный подвиг" человека, принимающего на себя всю ответственность за ограждение мира от зла, несмотря на то, что "мир во зле лежит". "Вне идеализма и героизма Россия не может спастись - таково основное убеждение мое, и все, что подрывает идеализм и героизм, мне отвратно", - писал Струве39.

Выступая против большевизма, Струве требовал отнюдь не реставрации (да он и не считал ее возможной), но установления действительно нового порядка: "России нужны: прочно огражденная свобода лица и сильная правительствующая власть". Вплоть до 1927 г. Струве, как редактор ряда изданий, играет видную роль в объединении белой эмиграции. Но и здесь независимость оказалась не ко двору: владелец газеты "Возрождение" лишает его редакторства. В считанные годы он отодвигается на периферию общественной деятельности. В 1930 г. обосновывается в Белграде: на периферии географической. Местная эмигрантская среда - и казачья, и демократическая - отвергает его.

Духовное напряжение не прошло для мыслителя бесследно. Малопродуктивная ожесточенность эмигрантской политической борьбы, заставляя мириться с ничтожеством союзников по публицистике и газетных сотрудников, граничила с исступлением. "Если Марков-II-ой или Виктор Чернов освободят Россию, то я буду петь им "Осанну", хотя бы они по дороге и проткнули мой живот штыком", - говорил Струве о глубоко антипатичных ему черносотенце и социалисте40. Знавшая его еще в 1890-х гг. Е.Д. Кускова вспоминала: "В годы 1934-1936 мы довольно часто встречались

39 П.Б. Струве - С.Л. Франку 29 октября 1922 г. // Архив Гуверовского института. Благодарим Ф. Буббайера за предоставленный документ.
40 Цуриков Н. П.Б. Струве. Воспоминания // Возрождение. № 28. Июль-Август 1953. С. 87.

с П.Б. Струве, ставшим уже "убежденным монархистом", остро религиозным че­ловеком истоль же остро ненавидевшим большевиков за посягательство их на цер­ковь на религию, за развращение человеческих душ,"предвещающее полную и абсолютную гибель России". Это новое мировоззрение не прибавило блеска к его та­лантам публициста и мыслителя. Напротив, он весь как-то потускнел..."41. Впрочем, Струве и сам со временем все больше уходил от публицистики и политики в "чистую науку". Перенеся эмигрантские и военные мытарства, побывав в фашистской тюрьме, но не оставляя напряженной работы, Струве умер 24 февраля 1944 г. в Париже.

Наследие Струве трудно систематизировать. Ни один из его замыслов не был доведен до окончания: рукопись "Системы критической философии" погибла в годы войны, специально-научные труды "Хозяйство и цена" и "История России..." не завершены. Как заметил В.В.. Зеньковский, "написанные Струве работы лишь в небольшой степени выражают то, что накопилось в итоге его научных занятий и философских размышлений". Но Струве "всегда и во всем был философичен, и в этой же философичности - ключ к его идейной эволюции"42 Во всех своих поступках Струве реализовывал метафизический замысел своей жизни. Его личный опыт и путь практика мысли и составляет главное его наследие. "Немало образованных людей нашего с ним поколения прошли через этот путь, - вспоминала журналистка, член кадетского ЦК А.В. Тыркова. - Но Струве шел впереди"43.

41Кускова Е. Страницы прошлого // Новое русское слоао. 21 октября 1945 года.
42Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 2. Париж, 1950. С. 359.
43Тыркова-Вияьямс Л.В. На путях к свободе. С. 198.